Я беременна от женатого мужчины с тремя детьми. Он обещал уйти от жены, с которой прожил двадцать лет. Прошлой ночью мне позвонила она. Она захотела встретиться. Я согласилась. Она пришла с их детьми. И, к моему шоку, её дочь сказала …
…Её дочь сказала тихо, но очень отчётливо, глядя прямо мне в глаза:
— Мы знаем про тебя.
Эти три слова ударили меня сильнее, чем любой крик. Они прозвучали не как обвинение, а как приговор. Мальчики рядом нахмурились, переглянулись, а жена… Она не улыбалась, не плакала, только держала в руках кружку кофе, словно вцепилась в неё, чтобы не потерять равновесие.
Я замерла. Всё тело словно налилось свинцом. Я пыталась найти хоть какие-то слова, но язык прилип к нёбу.
— Мы знаем, — повторила девочка, лет пятнадцати, с длинной тёмной косой и слишком взрослым выражением лица. — Папа нам всё не говорит, но мы слышали. Мы видели.
В комнате повисла тишина. Даже младший мальчик, которому, наверное, было не больше семи, перестал вертеться и смотрел на меня, как на врага, вторгшегося в их дом.
Жена поставила кружку на стол, и только тогда я заметила, что её руки дрожат. Она глубоко вдохнула и произнесла:
— Я не пришла сюда ругаться. Не пришла оскорблять. Я хотела, чтобы ты посмотрела на них. — Она махнула рукой в сторону детей. — Вот его жизнь. Вот двадцать лет. Вот всё, что мы строили.
Сердце у меня колотилось так, что я боялась — они услышат. Я машинально положила ладонь на живот. Там, внутри, тихо билось другое сердце, ещё слабое, но живое. Моё и его общее.
— Я беременна, — вырвалось у меня.
Я не хотела этого говорить так резко, не хотела признавать чужим детям то, чего сам их отец боялся произнести вслух. Но слова сорвались.
На лицах детей отразился шок. Старшая побледнела, губы дрогнули. Мальчик постарше, может лет двенадцати, вскочил:
— Мам! — Он смотрел на неё, а не на меня. — Это правда?!
Она кивнула. Не то чтобы знала наверняка — но она верила. Или догадывалась. И всё это время ждала, пока я скажу.
Я чувствовала, как ком подкатывает к горлу. Хотелось сбежать. Но ноги не слушались.
— Зачем ты это сделала? — вдруг спросила девочка. Голос её сорвался, но в глазах — огонь. — Зачем ты забрала у нас отца?
— Я… — начала я, но слова тонули. — Я никого не хотела забирать. Я любила его… люблю…
— А мы? — крикнула она. — А мы?!
Её мать дотронулась до её плеча:
— Достаточно.
Тишина снова. Только детское дыхание, сбивчивое, тяжёлое.
И тогда жена посмотрела прямо в глаза мне. В её взгляде не было ненависти — только усталость, такая глубокая, что от неё холодило кожу.
— Он обещал уйти. Да. Он говорил тебе то же самое, что и мне все эти годы. — Она чуть усмехнулась, горько, безрадостно. — Но знаешь, что я поняла? Он никогда никуда не уйдёт. Ни от нас. Ни от тебя. Он будет метаться. Пока мы сами не решим.
Слова обжигали. Я понимала их правду. Но принять было невыносимо.
— Ты думаешь, я держусь за него? — она склонила голову. — Нет. Я держусь за этих детей. Я не позволю, чтобы они росли в этой лжи.
Она взяла за руку младшего мальчика, и тот прижался к ней.
— Я не могу запретить тебе родить. Это твой выбор. Но знай — если ты думаешь, что ребёнок удержит его, ты ошибаешься. Он такой, какой есть.
Я опустила глаза. Слёзы жгли, но я старалась их сдержать.
Старшая снова заговорила:
— Если у вас будет ребёнок… он будет нашим братом или сестрой? — Она смотрела на меня с отчаянием, будто хотела ненавидеть, но не могла до конца.
— Да, — прошептала я.
Тогда она резко отвернулась, но я заметила блеск на её щеках.
Жена встала. Дети последовали за ней, послушные и молчаливые. У дверей она остановилась и сказала:
— Ты сама решай, что дальше. Но знай: я больше не буду молчать.
И они ушли.
Дверь захлопнулась. В квартире снова стало тихо, но это была другая тишина — тяжёлая, давящая. Я села на стул и закрыла лицо руками.
В животе ребёнок шевельнулся — впервые так отчётливо. Словно напоминал: Я есть. Я живой. Не бросай меня.
Я заплакала.
Часть 2
Я просидела на кухне до рассвета. Телефон несколько раз зазвонил — его имя на экране. Я не брала. Сначала не могла, потом не хотела. В голове крутились лица его детей: глаза старшей, полные боли, маленькая рука сына, вцепившегося в мать. Их голоса звучали громче любых слов любви, которые он шептал мне ночами.
Когда за окном забрезжил первый свет, я решилась. Набрала его номер. Он ответил сразу, будто всё это время ждал.
— Ты где был? — мой голос прозвучал чужим, хриплым.
— Дома. — Он говорил тихо, настороженно. — Я… хотел позвонить тебе, но…
— Она приходила. С детьми. — Я прервала.
На том конце повисла пауза. Секунда. Две. Слишком длинные.
— Значит, ты всё знаешь, — наконец произнёс он.
— Я знала и раньше. Но теперь я видела. Видела их. — Я сглотнула, чувствуя, как подступает ком. — И они видели меня.
Он молчал. Я представляла, как он сидит на краю кровати, закрыв лицо ладонью. Этот жест я знала слишком хорошо.
— Что ты хочешь? — спросил он наконец.
Я засмеялась. Смех прозвучал нервно, почти истерично.
— Ты спрашиваешь у меня? Ты двадцать лет жил с ней, у тебя трое детей. А теперь ещё и мой ребёнок. Что тыхочешь, я должна угадать?
— Я… — он запнулся. — Я люблю тебя.
— Любишь? — я резко встала, стул с грохотом упал на пол. — А их ты что? Перестал любить? Или никогда не любил?
Молчание.
Я провела рукой по животу. Мой голос дрогнул, но я старалась держаться:
— У меня теперь не только я. У меня — он. Или она. Я не могу жить в подвешенном состоянии. Либо ты делаешь выбор, либо я сама всё решу.
Он вдохнул шумно, как будто ему ударили в грудь.
— Дай мне время.
— Время? — прошипела я. — У тебя было двадцать лет времени.
Я сбросила звонок.
Следующие дни тянулись бесконечно. Я ходила на работу, улыбалась коллегам, делала вид, что всё в порядке. Но внутри — пустота и страх. По вечерам я возвращалась в пустую квартиру и садилась у окна, прислушиваясь к себе и к ребёнку.
Однажды вечером в дверь постучали. Я вздрогнула. Не ждала никого. Сердце ухнуло вниз — я боялась, что это снова она.
Но за дверью оказался он.
— Пожалуйста, открой, — просил он.
Я колебалась. Но открыла.
Он стоял бледный, небритый, с глазами, полными усталости. В руках — пакет с фруктами.
— Это тебе… и малышу, — пробормотал он.
Я отступила, впустив его. Он сел на диван, уткнувшись в ладони. Я молчала.
— Я сказал ей, что не могу так дальше, — наконец произнёс он. — Она знает. Всё знает.
— И что? — я скрестила руки на груди.
— Она сказала, что отпустит. Но… — он поднял на меня взгляд. — Дети.
Я закатила глаза.
— Конечно. Всегда «дети». Они как броня, за которую ты прячешься.
— Ты думаешь, мне легко? — его голос сорвался. — Я двадцать лет строил семью! Я не могу одним днём перечеркнуть всё.
— Но ты уже перечеркнул! — я повысила голос. — Когда пришёл ко мне. Когда сказал, что любишь. Когда дал жизнь этому ребёнку.
Мы замолчали. Только тиканье часов звучало громко и гулко.
Он вдруг подошёл и осторожно положил руку мне на живот. Я хотела оттолкнуть, но не смогла. Внутри что-то толкнулось, словно ответ. Его глаза наполнились слезами.
— Он мой. — Голос сорвался. — Наш.
Я посмотрела на него. И впервые за долгое время увидела не мужчину, а растерянного мальчика, потерянного между двумя мирами.
— Тогда решай, — прошептала я.
Он кивнул. Но в его взгляде я увидела сомнение.
Через неделю мне позвонила его жена.
— Нам нужно поговорить снова. Без детей.
Я согласилась.
Мы встретились в маленьком кафе на окраине. Она пришла спокойно, без обвинений. Мы долго сидели молча.
— Я не ненавижу тебя, — сказала она наконец. — Хотя, наверное, должна. Но я устала. Он делал выбор не один раз. И каждый раз обманывал и тебя, и меня.
Я сжала пальцы вокруг чашки.
— Но ребёнок… — начала я.
— Я не трону его. — Она посмотрела прямо в глаза. — Это не его вина. Но знай: если он останется таким же, как сейчас, ты будешь страдать всю жизнь.
Я не знала, что ответить.
Она допила кофе, встала и добавила:
— У нас разные дороги. Но не дай ему разрушить твою.
И ушла.
Я сидела долго, пока кофе не остыл. А потом впервые за всё время подумала: А если я правда смогу идти дальше — без него?
Часть 3
После той встречи с его женой во мне словно что-то перевернулось. Я долго шла домой по осенним улицам, слушая, как ветер гонит листья, и впервые за долгое время не ждала звонка от него.
Он всё равно звонил. Писал. Иногда стоял под окнами, как школьник, которому не хватило смелости подняться. Но я всё чаще не отвечала. Внутри росло чувство, что решение уже сделано — не им, не ею, а мной.
Я выбирала не между ним и его семьёй. Я выбирала между прошлым и будущим.
Беременность шла вперёд. Живот округлялся, движения малыша становились ощутимее. Я ловила себя на том, что разговариваю с ним вечерами: рассказываю, как прошёл день, что читала, что приготовила. Эти беседы согревали лучше любого голоса в трубке.
Но однажды вечером он всё же пришёл. Без звонка, без предупреждения.
— Я сказал детям правду, — его голос дрожал.
Я остолбенела.
— Ты что?..
— Я не мог больше скрывать. Они знают, что у них будет брат или сестра.
Я прислонилась к стене, чтобы удержаться. Перед глазами встали лица его детей — их боль, их вопросы.
— И как они это приняли? — спросила я тихо.
Он опустил голову.
— Старшая… не разговаривает со мной. Средний кричал, что я предатель. Младший плакал.
Он сел на стул, закрыв лицо руками.
— Я разрушаю всё, что имею. — Его голос был едва слышен. — Но я не могу потерять и тебя.
Я долго смотрела на него. Сердце сжималось, но вместе с тем росла уверенность: если я сейчас шагну в эту пропасть, назад дороги не будет.
— Ты уже потерял, — произнесла я. — Не меня. Себя.
Он поднял голову, поражённый.
— Я рожу ребёнка, — продолжила я. — Но не для того, чтобы он стал чьим-то заложником или аргументом в вечной борьбе. Я рожу его для себя.
Он хотел что-то сказать, но я остановила:
— Уходи.
И он ушёл.
Время после этого стало странным. Иногда он писал, иногда приходил, но всё реже. В его жизни бушевал ураган — жена подала на развод, дети отстранились. Я же жила тише, спокойнее. Всё моё внимание теперь было в животе, где день за днём росло новое сердце.
И однажды ночью оно решило появиться на свет.
Боль, свет ламп, крики акушерки. Всё слилось в единый поток, в котором я терялась и находила себя снова. А потом — крик. Высокий, звонкий, как разрез тишины.
— Девочка, — сказала врач.
Я закрыла глаза и заплакала. Это были слёзы счастья.
Мне положили её на грудь. Маленькая, тёплая, сжатые кулачки и крошечный носик. Она открыла глаза — тёмные, глубокие, как ночь. И в этот момент я поняла: всё. У меня есть всё.
Он пришёл в больницу. Стоял у двери, не решаясь войти. Я видела его через стекло. Сестра спросила, звать ли его. Я покачала головой.
Он смотрел долго, потом тихо ушёл.
Я не остановила.
Эпилог
Прошло два года.
Мы жили вдвоём в маленькой, но уютной квартире. Моя дочь бегала по комнатам, смеялась, тянула ручки к солнцу. Она росла яркой, живой, любопытной. Каждый день был открытием.
Иногда он звонил. Иногда пытался увидеться. Он платил алименты — исправно, молча. Но в её жизни его почти не было. Она знала: у неё есть мама. И этого было достаточно.
Я встречала его жену однажды на улице. Она шла с детьми. Старшая уже была совсем взрослая, серьёзная, в наушниках. Средний — мрачный подросток. Младший держал её за руку.
Мы встретились глазами. Она не отвела взгляд. Но в нём не было ненависти. Только усталость и… странное понимание.
Мы прошли мимо.
Я больше не ждала от него решений. Я сама сделала свой.
Моя дочь смеялась, обнимая меня за шею. Её дыхание пахло молоком и яблоками. И я знала: всё, что случилось — все слёзы, все страхи, все ошибки — привели меня к ней.
И ради неё я была готова пройти ещё тысячу дорог.
✨ Конец.
