Жанна разглядывала своё отражение и морщилась на новый прыщик на переносице. В семнадцать ей казалось, что жизнь — сплошная череда непреодолимых проблем. В школьном чате бурлило обсуждение новейших кроссовок, которые «все уже заказали», но Жанна знала, что родители скажут своё «не сейчас». А в коридоре Лёша, в которого она была тайно влюблена, прошёл мимо, будто её не существовало.
— Жанна, ужин готов! — позвала из кухни мать, Светлана.
— Не хочу! — крикнула она в ответ.
Дверь приоткрылась. Светлана вошла с тарелкой и села на край кровати.
— Подумала, может, всё-таки проголодаешься, — сказала она, в глазах теплилось терпение, нажитое годами.
— Мам, ты ничего не понимаешь, — пробормотала Жанна. — У всех будут эти кроссы, а Лёша… ему всё равно.
Светлана заправила выбившуюся прядь ярко окрашенных волос дочери за ухо.
— Знаешь, в твоём возрасте мне тоже казалось, что мои беды — самые большие. А потом понимаешь: многое — пустяки.
— Ты всегда это говоришь, — буркнула Жанна.
— Потому что это правда, — мягко ответила Светлана. — Завтра свадьба у тёти Елены. Не забудь.
Жанна вздохнула:
— Обязательно идти? Они снова будут спрашивать про учёбу, будто в семнадцать я обязана всё решить.
— Всего пару часов, — вздохнула мать. — Иногда мы делаем вещи ради других. Так взрослые и живут.
Банкетный зал переливался приглушённым светом и цветочными композициями. Жанна поправила маленькое чёрное платье — тихий протест против пастельной гаммы, на которой настаивала мама.
— Жанна, сколько лет! — подплыла двоюродная сестра Инга в пудрово-розовом. — Причёска у тебя… оригинальная.
— Спасибо, — ответила Жанна, понимая, что это не комплимент.
Скоро вокруг собрался кружок родни, каждый нахваливал свою «безукоризненную траекторию».
— Я — на юрфак, — с нажимом заявил Антон.
— А я — в медицину, — отрапортовала Инга. — Папа уже договорился о стажировке.
— А ты, Жанна? — спросил Антон снисходительно. — Всё ещё «в поиске»?
— Смотрю разные направления, — уклончиво ответила она.
Пока двоюродные спорили о карьере, Жанна ускользнула к бассейну. Села на шезлонг, надела наушники и позволила мрачным строчкам любимой группы заглушить зал.
Сколько она так просидела — не знала. Вырвал её из оцепенения гомон. Люди указывали на воду, сдерживая смешки: в бассейне, одетая, из последних сил цеплялась за скользкий бортик пожилая женщина. Тёмно-синее платье распухло в воде тяжёлым мешком; белые волосы прилипли к голове.
— Кто-нибудь, помогите же! — крикнула Жанна, оглянувшись. Гости лишь глазели; один парень снимал на телефон.
— Наверное, в туалет искала, да промахнулась, — хмыкнул кто-то.
Жанна не раздумывала. Сдёрнула туфли и нырнула. Холод обвил, но она поплыла уверенно.
— Всё хорошо, я рядом, — сказала она, подхватив женщину под плечи.
— Ты, — прохрипела та, голос хриплый, но уверенный, — как тебя зовут?
Вопрос прозвучал, как благословение. Доведя старушку до ступеней, Жанна помогла выйти. Когда ситуацию уже было не отвернуть, к ним наконец подбежали, протягивая полотенца. В дамской они сушили мокрое платье тёплым воздухом фена.
— Я — Валентина Львовна, — представилась женщина. — Тётя жениха.
— А я — Жанна, племянница тёти Лены.
— Не верится, что никто не шевельнулся, — возмутилась Жанна, глядя на двери.
Валентина Львовна печально улыбнулась:
— С возрастом замечаешь: многие заняты только собой и становятся равнодушными к чужой беде. Мы живём во времени, где важнее «как выглядеть, что купить, что выставить», и в этом ритме забываем смотреть по сторонам.
Эти слова попали Жанне прямо в сердце. Она вспомнила бесконечные споры с родителями о «вещах», ни разу не думая о их трудах.
— Я не хочу стать такой, — прошептала она, ком в горле.
Старушка внимательно всмотрелась в её лицо и провела морщинистой ладонью по щеке:
— В том, что ты это понимаешь, — и есть твой поворот. Ты уже изменила свою судьбу, помогая мне. Иди этой дорогой — вырастешь в человека.
В Жанне разлилось новое тепло: стыд прежнего эгоизма и решимость на будущее.
В следующие недели Светлана заметила перемены: Жанна стала спускаться к столу без криков снизу, слушала разговоры, а однажды и вовсе предложила помочь отцу с забором.
В воскресенье, стоя рядом у мойки, Жанна нарушила тишину:
— Мам, помнишь, ты говорила, что однажды мои заботы покажутся мелочами?
— Помню, — улыбнулась Светлана.
— Кажется, начинаю понимать: я зацикливалась на пустяках. И ни разу не подумала, сколько вы с папой делаете.
— Взрослеть — это и есть расширять взгляд дальше себя, — мягко ответила мать.
— И ещё… — Жанна подняла глаза. — Я думала о будущем. Хочу в медицину. Не из-за престижа и денег. Хочу по-настоящему помогать.
Светлана крепко её обняла:
— Ты уже делаешь разницу, доченька.
К началу осени кампус медуниверситета гудел нервными первокурсниками. Жанна, чуть приглушив оттенок волос, шла между корпусами с застёжкой тревоги в груди.
— Жанна! — окликнул знакомый голос.
Она обернулась: на скамейке ждала Валентина Львовна.
— Вы? — Жанна бросилась обнять её. — Как вы здесь?
— Мой сын, Артур Львович, преподаёт здесь, — улыбнулась она. — Узнал, что у вас сегодня первый день, и настоял, чтобы я тебя встретила. Интуиция стариков.
Они посидели рядом, пока листья медленно рдели. Жанна призналась, что боится не справиться.
Валентина Львовна взяла её за руку:
— Помни: осознание пришло к тебе рано. Это подарок.
— Я всё ещё ловлю себя на эгоизме, — призналась Жанна.
— Никто не идеален. Важен курс, — мягко сказала она и достала из сумки маленький свёрток. — Талисман.
Внутри лежала тонкая серебряная брошь в виде протянутой ладони.
— Чтобы помнить: всегда есть тот, кому нужна помощь. И мы можем быть этой рукой.
Жанна приколола брошь к рюкзаку:
— Спасибо вам за всё.
Звонок позвал на первую пару. Поднимаясь по ступеням, Жанна коснулась броши. Тот самый жест у бассейна — простой и мог забыться — стал развилкой: «помочь там, где другие смотрят». И теперь, какие бы испытания ни ждали, она знала своё место — не в центре своих желаний, а там, где можно по-настоящему менять ход вещей.
Первые недели в меде шли, как в тумане: новые корпуса, запах формалина в анатомичке, кипа конспектов, в которых тонет даже усидчивый. Жанна жонглировала парами, подработкой по выходным и вечерами дежурила у бабушкиной соседки — та боялась одна спать после операции на сердце. Брошь в виде протянутой ладони она приколола к внутреннему карману рюкзака: ближе к себе, чем к глазам чужих.
На вводной лекции Артур Львович говорил негромко, но так, что шум в аудитории сам собой стихал:
— Вы пришли не за корочкой. Вы пришли за правом не растеряться, когда все вокруг растерялись. Право это оплачивается бессонными ночами и умением сказать «я не знаю, но узнаю».
После пары Валентина Львовна провела Жанну по коридорам, где висели черно-белые снимки: старые выпускники, хирурги в белых колпаках.
— У нас с тобой уговор, — подмигнула она. — Раз в неделю чай у меня во дворе. Будем лечить твоё «ой, вдруг не получится».
— И вы будете лечить, — улыбнулась Жанна. — А я тренироваться — не давиться собственной гордыней.
Первые провалы пришли быстро. На анатомии она перепутала ветви плечевого сплетения, и ассистент, парень с бритым затылком, сухо выдал:
— Теоретики из вас, девушки, так себе.
Жанна сжала зубы и после пары час сидела над атласом. Дома Светлана принесла чай с мёдом:
— Не грызи себя. Грызи тему.
Раз в неделю, как договорились, она заглядывала к Валентине Львовне. Во дворе пахло яблоками и сырым деревом. Там не спрашивали про «проходной балл», там спрашивали про то, как прошёл день.
— Я сегодня опять застряла на «вены, артерии, нервы», — вздыхала Жанна.
— А я в твоём возрасте пуговицу пришить не могла, — смеялась Валентина. — А теперь — видишь? — ловко латала плед. — Главное — не бросать на этапе «не получается».
В октябре случилось первое «настоящее». На остановке у университета пожилой дворник, что всегда подметал листья, вдруг сел на бордюр, потом сполз на землю. Народ заколебался привычно: кто-то уже достал телефон.
Жанна присела рядом:
— Здравствуйте. Вы меня слышите?
Ответа не было. Она щёлкнула по плечу, запрокинула голову, посмотрела — грудь не поднимается.
— Вызываем «скорую», — сказала громко, не глядя, кому. — Вы — 103, адрес — вот. Вы — найдите автоматический дефибриллятор, он в вестибюле спорткомплекса.
— Девушка, вы умеете? — спросила чья-то растерянная тень.
— Умею, — ответила она и начала компрессии, считая вслух: — Раз, два, три…
Руки ныли на счёте сорок, кто-то сменил её — парень с красным шарфом, дрожащими пальцами. Жанна дала ему темп, снова проверила дыхание. Подошёл охранник с АВД, вскрыли коробку, наклеили электроды.
— Отойдите, — сказала она, — анализ ритма. Разряд.
Тело дёрнулось. Через минуту старик закашлялся. «Скорая» приехала, когда он уже дышал сам, и врач, не глядя в телефоны, коротко бросил:
— Молодцы.
Вечером Жанна сидела у Валентины с горячим чаем и шагреневой улыбкой.
— Трусила? — спросила та.
— Да, — честно призналась Жанна. — Но зато теперь знаю, как звучит страх, когда он не главный.
— Запомни, — кивнула Валентина. — Плохое видео — там, где никто не двигается. Хорошее — там, где кто-то из толпы вдруг начинает жить громче остальных.
Через неделю Артур Львович вызвал её к себе.
— Вы — та самая студентка у остановки? — спросил он без оценок.
— Я, — кивнула Жанна.
— Спасибо, — просто сказал он. — Если захотите, у нас по выходным дежурства в «скорой». Тяжело, но быстро ставит голову на место.
Жанна записалась сразу. «Скорая» оказалась совсем другой школой: запах антисептика, чужие квартиры, крошечные кухни, где всегда кипит чайник, и та же пауза между «что делать?» и «делаю». На дежурствах она впервые увидела, сколько людей уходит не потому, что «нельзя было спасти», а потому что рядом никто не решился начать.
Зимой Валентина Львовна слегла.
— Давление, — отмахнулась она по телефону. — В больнице скучно. Приходи с анатомией — повторим вместе «плечевое сплетение».
Жанна принесла яблоки и атлас. В палате номер шесть они учили ветви, улыбались над корявыми мнемониками и молчали, когда приходил сон.
— Жанна, — сказала как-то Валентина, — если меня вдруг не станет… — она не успела договорить: вошла медсестра.
— Не говорите так, — резко сказала Жанна, а потом мягче: — Не сейчас.
В конце января Валентины не стало. Жанна узнала об этом в автобусе, телефон зажужжал: «Не могу дозвониться…» — «Её нет». В морге пахло хлоркой и пустотой. Артур Львович держался, как держатся мужчины, у которых слишком много слов внутри.
— Она успела оставить кое-что для тебя, — сказал он. — Письмо.
В письме почерк прыгал, но смысл был яснее ясного: «Ты приходила — и мне становилось не страшно. Не бойся жить громко, когда надо. Брошь — твоя, но не для красоты. Для того, чтобы ты помнила: есть руки, которые ждут».
Похороны были короткими и честными. Жанна стояла рядом со Светланой. Та не плакала — просто держала дочь за локоть.
— Мы её помним, — сказала она тихо. — И чтобы жить правильно, надо не застыть на этом месте. Пойдём.
Через месяц Артур Львович собрал маленький круг в аудитории:
— Мама завещала часть сбережений на стипендию. Назовём её «Протянутая ладонь». Кому? Тем, кто готов тратить время на «школу первой помощи» для школьников и ДК. Жанна, вы будете первой. Справитесь?
— Справлюсь, — ответила она, чувствуя, как в груди всё встаёт по полочкам.
Она составила программу: «Как вызвать «скорую», что сказать», «Как отличить обморок от остановки», «Как не мешать тем, кто помогает». В первый же дом культуры пришли двести человек — и подростки, и бабушки. Кто-то пришёл из любопытства, кто-то — «потому что надо». Жанна говорила просто, показывала, как класть руки, как считать, как не паниковать.
— А если я сделаю хуже? — спросила женщина на заднем ряду.
— Хуже — это не сделать, — ответила Жанна. — Всё остальное — попытка.
Тем временем жизнь шла: зачёты, «почки-печень», ночные рейсы «скорой», маленькая Маша (сестра по двору) победила страх темноты, Антон прислал стикер «сдала анатомию?», Инга попала в ординатуру, Светлана поменяла работу и стала приходить к дочери на лекции для «родных» — садилась в конце и слушала.
Весной у Жанны случился первый серьёзный провал: на практическом экзамене она перепутала алгоритм при анафилаксии. Преподаватель строго отметил:
— Без права на ошибку.
Она вышла в коридор, уткнулась лбом в стену, потом достала блокнот, нарисовала крупно «АДРЕНАЛИН — ПЕРВЫМ» и пошла на пересдачу. Сдала.
Светлана вечером поставила на стол кастрюлю борща и сказала:
— Гордость — это не когда «без ошибок». Это когда после ошибки поднимаешься и идёшь.
— Ты откуда такая умная? — усмехнулась Жанна.
— Из тех времён, когда я была молодая и глупая, — улыбнулась Светлана. — И у меня тоже была женщина, которая вовремя сказала «не бойся».
— Кто?
— Соседка тёти Тани. Я на втором курсе хотела бросить техникум. Она элементарно пришла и сказала: «Плачь, но учись». Вот и выучилась.
Жизнь складывалась из этих простых фраз.
Летом Жанна поехала со «скорой» дежурить на фестиваль в парке. Музыка гремела, подростки вереницей шли по газонам. Вдруг у сцены началась толчея: мальчик лет десяти, подавившись вентилем от баллончика с водой, закашлялся, побледнел, глаза округлились. Круг — мгновенно. Телефоны — мгновенно.
Жанна прорезала круг:
— Отойдите. Воздух! — встала за спину, наклонила вперёд, несколько ударов между лопаток — без результата. Хоумлих манёвр — не поддаётся. — Ты слышишь меня? Дыши! — к мальчику, а остальным: — Вы — «скорую» уже вызвали? Вы — позовите его маму.
На пятом толчке кусок пластика вылетел. Мальчик вдохнул и заплакал. Толпа зааплодировала. Кто-то кричал «героиня!», кто-то «на видео снял, вау!». Жанна только сказала:
— Пить маленькими глотками. И — осторожно с игрушками.
Матери мальчика было плохо — её трясло. Жанна посадила её:
— Всё обошлось. Дышите со мной. Вот так.
Вечером она написала в «Протянутую ладонь»: «Добавить в программу: «опасности фестивалей». И — ещё один пункт: «не снимаем — помогаем».
Артур Львович ответил с эмодзи, не к месту смешным: «👍». Иногда и профессорам можно.
Осенью Жанна получила приглашение выступить в том самом банкетном зале, где когда-то был бассейн и свадебные пастели. Управляющий написал: «Хочем для персонала курс, чтобы никто не стоял и не снимал».
Жанна вошла в знакомый коридор. Всё как прежде: цветы, зеркала. Только у выхода к бассейну теперь висел яркий щиток с правилами и красная кнопка «стоп». Управляющий развёл руками:
— Мы тогда многое не поняли. Теперь поняли. Поможете?
— Помогу, — сказала Жанна.
Она поставила на стол манекен для СЛР, разложила инструкцию, посмотрела в лица официантов и администраторов: молодые, усталые, разные.
— У нас у каждого есть рефлекс: смотреть. Мы сегодня будем учиться его менять, — начала она. — На «делать».
После тренинга администраторка, та самая из «розовых» платьев прошлых лет, подошла и выпалила:
— Простите за ту ночь. Я тогда сняла. И ни разу не пересмотрела. Мне стыдно.
— Это уже шаг, — ответила Жанна. — Дальше — другой: в следующий раз вы будете не камера, а руки.
В конце управляющий вынес коробочку:
— Это от владельцев зала. Фонд для вашей «Протянутой ладони». Мы хотим не чувствовать себя грязно, а сделать что-то полезное.
Жанна кивнула. Она научилась принимать не как «должок», а как «ресурс для дела».
На четвёртом курсе она впервые пришла в реанимацию как студент-волонтёр. Белые стены, зависшие мониторы, бипы. Старший врач в «кроксах» и с карандашом за ухом сказал на ходу:
— Тут красиво не будет. Тут будет правильно.
Ночью привезли женщину после ДТП. Жанна стояла «в тени», держала катетер, подавала инструменты и видела, как чужие руки делают невозможно возможное. В какой-то момент у неё дрогнули колени — врач коротко бросил:
— Дыши. Здесь не ты главная. Здесь — она.
Эта простая фраза стала ещё одной планкой в её голове.
Зимой, за месяц до госов, Жанна защищала проект «Протянутая ладонь». В зале — родители, студенты, врачи. На экране — цифры: «за год обучено — 3500 человек», «дефибрилляторы — +12 площадок», «противосъёмочный этикет — внедрён в 4 ДК».
— Мы не отменим человеческую склонность смотреть, — сказала она. — Но мы можем добавить к ней умение и смелость. И тогда, возможно, на один плохой ролик будет меньше, а на одну спасённую жизнь — больше.
В первом ряду Светлана вытёрла глаза — не потому, что «гордость», а потому что «спокойно».
Госы прошли как гроза: громко и с чистым небом после. На выпускном Артур Львович вручил Жанне диплом, пожал руку:
— Дальше будет труднее. Но теперь вы знаете, где ваше место.
— Там, где кто-то не двигается, — ответила она, — а я — двигаюсь.
Светлана подарила дочери тонкий белый халат:
— На удачу. И — вот, — из конверта выглянуло фото: юная Светлана в поношенном пальто, рядом — женщина с короткой стрижкой, держит её за плечо. На обороте — «Не бойся жить».
— Это та самая соседка тёти Тани? — спросила Жанна.
— Она, — улыбнулась Светлана. — Я тогда тоже думала, что весь мир против меня. А оказалось — мир ждёт, когда я перестану ждать.
Валентины на выпуске не было, но брошь лежала на внутреннем кармане халата. Жанна провела по ней пальцем и тихо сказала:
— Спасибо.
Через год, в ординатуре, Жанна стояла на дежурстве в приёмном. Ночь была шумной: один с инфарктом, один — с изжогой, один — просто испугался. Под утро завезли старушку с переломом шейки. На фамилии в карте Жанна споткнулась: «Крылова Валентина С.» Сердце ухнуло — совпадение, конечно. Но в этот момент ей даже совпадения были как знак.
— Девушка, — шепнула старушка, — вы такая, как моя племянница была: глаза в дело смотрят.
— Отдохните, — сказала Жанна, — мы рядом.
А утром ей написали из банкетного зала:
— У нас больше нет видео с бедой. Зато есть — с тренировками. И с тем, как люди помогают. Спасибо.
Она улыбнулась и подумала: «Хорошие ролики — это не кино. Это когда в нужный момент чья-то рука оказывается там, где её ждали».
Как-то в воскресенье Жанна пришла с мамой к бассейну того зала — теперь туда водили школьников на «дни безопасности». Дети слушали, как не бегать по мокрому, как звать взрослых, как держать друга за руку. Светлана сидела на лавочке и смеялась над чьей-то шуткой.
— Мам, — сказала Жанна, — спасибо, что тогда заставила пойти на ту свадьбу.
— Я не заставляла, — возразила Светлана. — Я просила. Но ты и без моей просьбы теперь всё знаешь.
Жанна посмотрела на воду. Поверхность была спокойной, голубой. На стене висел плакат «Твоя рука может спасти».
— Знаешь, — сказала она, — наверное, не бывает «случайных» мест. Бывают места, где ты однажды сказал «да» вместо «снимать».
— И повторяешь это «да» каждый раз, — кивнула Светлана. — А дальше — оно уже само тебя ведёт.
На выходе их догнал мальчишка из группы, худой, веснушки, в руках — собранная из бумаги ладонь на палочке.
— Это вам, — протянул он. — Мы сегодня учились помогать. Я буду.
— И я, — сказала Жанна, — всегда буду.
Вечером она вновь достала письмо Валентины, перечитала последнюю строчку: «Не бойся жить громко, когда надо». Положила рядом с блокнотом, где теперь жили планы — новые площадки, новые курсы, новые люди. В окно стучал дождь. Где-то в городе кто-то опять достал телефон, чтобы снять. И где-то другой — протянул руку.
Жанна знала: её конец истории — не точка, а двоеточие. Потому что каждый день приносит очередной выбор между «смотреть» и «делать». А её выбор уже сделан. И если завтра ей снова зададут вопрос «как тебя зовут?», она ответит как тогда, у воды — не для камеры, а для того, кто рядом:
— Я — Жанна. Я здесь.
