Это случилось в конце сентября, в субботу днём, когда город выдохнул после утреннего дождя, а воздух пах мокрой листвой. Маргарита Васильева сидела тихо на пассажирском сиденье рядом с Лизой; её руки, помеченные временем, осторожно сжимали маленькую кожаную сумочку. Ей было восемьдесят три. Крупные, некогда медные пряди обернулись мягким серебром, а тонкая сеть морщин честно хранила на лице прожитые годы. За окном отступали знакомые улочки окраины — сорок семь лет в одном и том же скромном домике на две комнаты оставили свои вехи на каждом повороте.
Она украдкой посмотрела на Лизу, держащую взгляд на дороге. Когда-то, много лет назад, Маргарита привела в свой дом семилетнюю девочку — слишком тихую для своего возраста, с серьёзными, взрослыми глазами. Сегодня Лизе сорок два; в её спокойствии чувствовалась та самая твёрдость, что была у старого дуба в их саду — стоял и переживал бури, не клонясь.
— Точно не мёрзнешь, мам? — спросила Лиза и чуть прибавила теплоты. — Могу повыше поставить.
— Я в порядке, родная, — ответила Маргарита, хотя заботило её сейчас совсем другое.
Она вспомнила про чемодан в багажнике. Там — кое-что из «самого-самого»: альбомы с фотографиями, обручальное кольцо, пара любимых книг и одежда на неделю. Остальное за последний месяц разобрали: что-то отдали, что-то раздали соседям, самые дорогие вещи — по рукам родных. Маргарита знала, что этот день настанет. После зимнего падения силы так и не вернулись. «Вам нельзя жить одной, Маргарита Ивановна», — строго сказал врач. И когда Лиза в этот день предложила «просто прокатиться», сердце Маргариты будто всё поняло заранее. Буклеты пансионата «Сосновый Стан» неделями лежали на столике в гостиной. Лиза говорила мягко, но настойчиво: так будет безопаснее.
Они ехали молча, оставляя позади самые знакомые кварталы. Маргарита смотрела, как меняется пейзаж: от их тихих улочек — к широкой магистрали. Комок подступил к горлу, когда они проехали библиотеку, где она двадцать лет была волонтёром, и сквер, где когда-то толкала Лизу на качелях.
— Помнишь, как просила качать выше, выше? — тихо спросила Маргарита.
— А ты говорила: «Только не за облака», — улыбнулась Лиза. — Но потом как подтолкнёшь — я визжу от счастья.
Воспоминание повисло меж ними — светлое, тёплое. Машина шла дальше, и Маргарита заметила: поворот к «Сосновому Стану» остался позади.
— Лизонька, ты пропустила съезд, — осторожно напомнила она.
— Мы сегодня не в «Сосновый Стан», — ответила Лиза, и в уголке губ у неё пряталась озорная улыбка.
Сердце Маргариты сбилось с привычного ритма.
— Но я думала…
— Ещё немного, — Лиза положила ладонь на её руку. — Уже почти приехали.
Через десять минут они свернули на улицу с рядами старых деревьев. Дома здесь казались ровесниками их прежнего — с ухоженными палисадниками и широкими крыльцами. Лиза сбавила скорость и аккуратно заехала в узкую, чистую аллею. Перед ними стоял неброский голубой домик с белыми наличниками и широким крыльцом, украшенным ящиками с цветами.
— Приехали, — сказала Лиза, заглушая двигатель.
— Где мы? — растерянно спросила Маргарита.
— Дома, — просто ответила Лиза.
Она вышла и обошла машину, помогла матери выбраться; Маргарита опиралась на трость, ступая медленно. Дверь распахнулась, на пороге появился муж Лизы — Давид — с широким, искренним, чуть волнующимся улыбанием.
— Добро пожаловать домой, Маргарита Ивановна! — сказал он.
— Я не понимаю, — выдохнула она.
Лиза взяла её под руку и мягко повела к дверям.
— Мам, мы купили этот дом три месяца назад, — произнесла Лиза, открывая дверь. — И всё это время приводили его в порядок.
Они вошли в светлую гостиную. Пространство дышало заботой и узнаваемостью: новые вещи соседствовали с её прежними. У широкого окна стояло её любимое кресло для чтения. На диване — те самые лоскутные пледы, сшитые её руками. На кирпичной полке камина — семейные фотографии, знакомые рамы, знакомые улыбки.
— Это не укладывается… — прошептала Маргарита.
Лиза провела её дальше — в просторную кухню с низкими рабочими поверхностями и доступными шкафчиками, к обеденному уголку, где стоял её родной дубовый стол. И — к двери в глубине.
— Это твоя часть дома, — сказала Лиза и открыла дверь.
Комната встретила их голубым мягким светом и запахом свежего белья. Здесь стояла её кровать, застеленная ровными белыми простынями, а у стены — старинный комод бабушкиной работы. Из спальни открывалась дверь в светлую душевую: широкие проёмы, поручни, душ без порога с сиденьем — всё, как рекомендовал врач.
— Нет… — сказала Маргарита, и в глазах блеснули слёзы.
Лиза взяла её дрожащие руки в свои.
— Мама, мы никогда не собирались отдавать тебя в пансионат. Мы готовили этот дом для нас всех. Здесь тебе будет безопасно и свободно.
В дверях показался Давид, а рядом — двенадцатилетние близнецы, Эмма и Яков. Они едва сдерживали нетерпение.
— Бабушка, мы страшно хотим, чтобы ты жила с нами! — Эмма шагнула вперёд и обняла её мягко. — А кто меня научит тем твоим печеньям?
— И рассаду тоже только ты умеешь, — добавил Яша с озорной серьёзностью.
Маргарита опустилась на край кровати, обессиленная переполнявшим её чувством.
— Но у вас жизнь, привычки… Я буду вам мешать, — сказала она.
Лиза опустилась перед ней на колени и посмотрела прямо, тепло и серьёзно:
— Мам, помнишь, что ты сказала в день, когда оформили моё усыновление? «Семья — это не вопрос удобства, это когда вместе». Ты выбрала меня, хотя не обязана была. Сегодня мы выбираем вот это — вместе.
Маргарита огляделась: на тумбочке — фото семьи, на полке — её любимые романы, у окна — кресло-качалка, с которого виден маленький сад.
— Вы сделали всё это для меня, — едва слышно сказала она.
— С тобой, — поправила Лиза. — Это не конец твоей самостоятельности. Это новая глава, где мы поддерживаем друг друга. Нам всем нужно быть рядом. Близнецам нужна бабушкина мудрость. Давид мечтает, чтобы ты взялась за огород. А я, — голос Лизы на миг дрогнул, — я всё ещё нуждаюсь в своей маме.
Слёзы Маргариты потекли свободно. Она поняла: это не финал, а продолжение — другая форма той же семьи, которую она когда-то собрала любовью; теперь эта семья собрала дом для неё.
Вечером они ужинали за её старым дубовым столом — в новом доме. С сумерками дом наполнился звуками: позвякивание тарелок, детский смех, мягкие поддразнивания Лизы и Давида. Маргарита прислушивалась и вдруг ясно почувствовала: дом — это не стены, это люди, которые выбрали окружить тебя теплом.
Позже, когда Лиза помогала разобрать тот самый чемодан, что утром казался приговором, Маргарита коснулась её щеки.
— Знаешь, — тихо сказала она. — Я так боялась стать обузой, что не подумала: может, я ещё и благословение.
— Ты всегда была благословением, мама, — улыбнулась Лиза, и глаза у неё заблестели. — Всегда.
В своей новой комнате, в своём новом доме той ночью Маргарита уснула с лёгким сердцем. Дорога, которой она так страшилась, привела не к концу, а к возвращению — в дом, о котором она не смела мечтать, к семье, которую она построила любовью и которая, в ответ, построила дом для неё.
Утром, в воскресенье, дом проснулся вместе с запахом гречки и свежего хлеба из хлебопечки. Маргарита услышала на кухне тихие голоса и смех — близнецы спорили, кто первым понесёт бабушке чай. Она села на кровати, прислушиваясь к новому для неё шуму дома: шаги, шёпот, сдержанные движения, чтобы её не разбудить. Лиза заглянула в комнату с подносом.
— Доброе утро, мам. Поначалу — чай в постель. Это наш первый семейный ритуал, — сказала она.
— Я не заслужила столько заботы, — улыбнулась Маргарита.
— Ты заслужила больше, — серьёзно ответила Лиза. — И ещё мы хотим составить расписание: когда тебе удобно гулять, когда принимать таблетки, когда я дома, когда Давид. Чтобы тебе было спокойно.
— Я не привыкла, что обо мне так думают заранее, — призналась Маргарита. — Я ведь столько лет одна.
— Теперь мы вместе, — Лиза поставила поднос на прикроватную тумбу. — И вместе — легче.
Близнецы вбежали следом, притормаживая на пороге.
— Бабушка, — выпалил Яша, — а у нас в саду есть место для клубники?
— Есть, — отозвалась Маргарита, и голос её неожиданно окреп. — Только сначала — план. Клубнику — на солнечную гряду, мяту — под окно, а рассаду томатов поставим у южной стены.
— Запишем! — Эмма уже тянулась за блокнотом.
Лиза улыбнулась: этот дом уже звучал голосом Маргариты.
К полудню Давид показал Маргарите маленькую террасу во дворе.
— Я немного перестроил ступеньки, — сказал он. — Здесь поручни, здесь — откидное сиденье. А ещё мы захватили твоё кресло-качалку — ты видела.
— Видела, — кивнула Маргарита. — И сидеть в нём здесь — будто я вернулась туда, где всегда должна была быть.
Она задержала взгляд на саде: на узких грядках, на поднятых коробах, на шуршащей по ветру лозе винограда. Внутри разлилась тёплая уверенность: «Я нужна».
— Мам, — Лиза присела рядом. — Есть ещё одно: я записала тебя к участковому врачу в нашу поликлинику. И физиотерапевт придёт на этой неделе — покажет упражнения, как укрепить ногу после падения.
— Ты всё продумала, — сказала Маргарита и вздохнула с облегчением. — Я боялась, что мне придётся учиться просить. А ты уже попросила за меня.
— Ты нас этому учила, — ответила Лиза. — В той самой библиотеке. Помнишь, как ты говорила: «Нужно не только давать, но и уметь принимать»?
Маргарита улыбнулась. Она правда говорила это другим — и никогда себе.
День прошёл в простой, ясной суете: перебирали книги, раскладывали по полкам; Лиза с Эммой бережно ставили фото в рамки, Яша мастерил подставку для цветов, Давид подкручивал дверные петли, чтобы не скрипели. Вечером Маргарита достала из чемодана свою растрёпанную записную книжку с рецептами.
— Ну что, печенье «орешки» на завтра к чаю? — подняла глаза.
— Да! — в унисон ответили близнецы.
Лиза тихо засмеялась: дом был полон — не громкий, не шумный, но тёплый и настоящий. И в этом тепле растворялась давняя, тяжёлая тревога матери: «Вдруг я лишняя?»
Перед сном Маргарита остановилась в дверях своей комнаты и огляделась. На тумбочке — очки и книга. На комоде — фотография: она, совсем молодая, держит на руках семилетнюю Лизу, а девочка смотрит в объектив с теми самыми серьёзными глазами. «Семья — это когда вместе», — сказала она тогда. И вот — вместе.
Ночью ей снился сад. Она шла по узкой дорожке, а листья шептали под ногами, и из-за поворота на неё смотрел тот самый старый дуб: расправив ветви, как объятия. Проснувшись, Маргарита улыбнулась: дуб переехал с ними — не в дереве, а в людях.
Так началась их новая глава — без громких слов, без обещаний «навсегда», но с простым, твёрдым «мы рядом». И в этом «мы» дом окончательно выбрал их — так же, как когда-то она выбрала семилетнюю девочку, чтобы однажды услышать в ответ: «Теперь наша очередь выбирать тебя».
Поздним октябрьским утром, когда туман ещё висел над дворами и мокрые клены стучали ветками в окна, Маргарита проснулась раньше всех. Она посидела на краю кровати, прислушиваясь к дому: шёпот воды в трубах, негромкие шаги Лизы на кухне, глухое бодрое урчание хлебопечки. Сердце утихло после тревожных снов — будто дом уже дышал в такт её дыханию. На тумбочке лежали очки и сложенный вчетверо листок — список дел на сегодня, составленный вместе с Лизой: «поликлиника — 12:30, забрать документы из старого дома, купить землянику для грядок».
— Доброе утро, мам, — Лиза заглянула в комнату с кружкой чая. — Сегодня по расписанию поликлиника, но если устанешь — переносим.
— Не устану, — уверенно сказала Маргарита. — Я сегодня сильная. Сад надо планировать, а там без меня вы насажаете бог весть чего.
Она надела вязаную кофту, которую любила ещё со старого дома, и, опираясь на трость, вышла в коридор. На стене висели фотографии — знакомые лица, но рамы были новые. «Новые стены, прежняя семья», — подумала она и улыбнулась.
За столом уже сидели близнецы, сосредоточенно мажущие маслом тёплые ломти. Давид разливал какао, поглядывая на часы. Увидев Маргариту, все как-то разом расправили плечи — будто с её появлением утро обрело завершённость.
— Бабушка, — выдохнула Эмма, — я нашла рецепт твоего варенья из зелёных грецких орехов. Будем варить?
— Будем, — кивнула Маргарита. — Только сначала — землянику. А варенье — к ноябрю, когда «непогодь» начнётся.
Около полудня они вышли: Лиза держала ритм шагов, подстраиваясь; Давид шёл рядом с пустой складной табуреткой — «на случай, если захотите присесть», — а близнецы спорили, у какой лавки самые лучшие семена. В поликлинике всё прошло просто: медсестра ровно, без сюсюканья, измерила давление, врач записал курс лёгкой гимнастики и похвалил за режим. Оттуда они направились к старому дому.
Старый дом встретил их знакомым скрипом калитки и запахом высохшего дерева. Маргарита остановилась у забора, положила ладонь на облупившуюся краску и всмотрелась в окна. Внутри уже было пусто, но тени мебели ещё жили в памяти — комод, стол, книжный стеллаж. Лиза незаметно подала ей руку.
— Я готова, — сказала Маргарита и улыбнулась самой себе: голос прозвучал твёрдо.
Управляющий из управляющей компании ждал их у порога — ключи, акты, печати. Бумаги заняли меньше времени, чем воспоминания. Они прошли в комнату, где когда-то стояло пианино; теперь пустое пятно на паркете казалось белее остального пола. Маргарита присела на принесённый Давидом табурет, поглядела в окно, где по-прежнему виднелась крона того самого дуба в дальнем дворе.
— Мам, — спросила тихо Лиза, — может, возьмём черенок сирени? Ты любила этот куст.
— Возьмём, — кивнула Маргарита. — Пусть растёт у нас на террасе. Сирень должна продолжаться.
На кухне Маргарита открыла последний ящик. В самом дальнем углу лежал конверт, перевязанный старой голубой лентой. На нём её собственный, давно не виденный почерк: «Лизе — когда придёт время».
— Что это? — удивилась Лиза.
— Письмо, — ответила Маргарита. — Старое. Я писала его, когда ты была ещё маленькой. Думала — скажу правильные слова, когда подрастёшь. А потом жизнь закрутила, и «правильным» стало просто жить. Возьми. Сейчас, кажется, как раз то самое «время».
Лиза постояла с конвертом в руках, растерянно улыбнулась и спрятала его в сумку.
— Прочту дома, ладно?
— Как хочешь, — сказала Маргарита и вдруг почувствовала, как с плеч уходит давний невысказанный груз.
Во дворе их остановила соседка — тётя Рая, не меняющая платок с начала весны.
— Маргариточка, — развела она руками, — говорят, переезжаешь?
— Переехала, — сказала Маргарита. — Ко мне, представляешь, пришёл дом.
— Дом — это хорошо, — вздохнула тётя Рая. — Лишь бы люди были.
— Люди — на месте, — улыбнулась Маргарита. — С этим повезло.
Вернувшись, они сразу взялись за дела. Давид рассверлил отверстия под поручень на террасе, Яша колотил аккуратную рамку для грядки, Эмма ходила за бабушкой с блокнотом. Лиза, устроившись на подоконнике, разрезала конверт. Бумага хрустнула, как первый снег.
— Хочешь, вслух? — спросила она.
— Это твоё письмо, — ответила Маргарита. — Но если захочешь — прочти одно место для всех.
Лиза пробежала глазами строчки, задержалась, улыбнулась и прочла:
— «Лиза, если ты это читаешь, значит, я не сумела подобрать нужных слов раньше. Запомни только одно: родство — это не кровь, а выбор. И я выбираю тебя каждый день. Если однажды тебе понадобится выбрать меня — не сомневайся, выбирай. Мне это будет нужнее всего».
Она подняла взгляд:
— Мам…
— Вот видишь, — тихо сказала Маргарита. — Мы обе умеем держать слово.
К вечеру, уставшие и довольные, они устроили чай на террасе. Воздух пах мокрой землёй и сырой доской. Маргарита смотрела, как близнецы спорят о том, куда поставить ящик с рассадой, и думала: «Жизнь вернулась ко мне не из прошлого — она пришла из будущего». В эту минуту сердце дрогнуло — но не от боли, от благодарности.
Ночь, однако, принесла испытание. Под утро, в тишине, Маргарита проснулась от странного головокружения. Комната слегка поплыла. Она осторожно села, сделала глоток воды, но темнота у краёв зрения не отступала.
— Лиза, — позвала она негромко. — Доченька.
Лиза прибежала почти сразу — видно, спала чутко. Давид — следом, босиком, с аптечкой. Давление оказалось выше нормы, пульс — частый. Вызвали «скорую». Пока они ждали, Маргарита держала ладонь Лизы и пыталась дышать ровно.
— Я не хочу вас пугать, — прошептала она. — Это просто возраст играет.
— Возраст пусть играет где хочет, — сухо сказала Лиза, — а мы будем играть по своим правилам. Дыши со мной.
В больнице всё оказалось не так страшно: «гипертонический эпизод», — сказал дежурный врач, назначил капельницу и сутки наблюдения. Лиза и Давид по очереди сидели в коридоре, близнецы прислали видеосообщение: «Бабушка, мы тут с сиренью разобрались!» Маргарита лежала в палате, смотрела в потолок и думала — странно как: не о старости, а о клубнике, которую они договорились посадить на той самой солнечной гряде.
К полудню пришла врач — молодая, внимательная.
— Давление стабилизировалось, — сказала она. — Но вам нужны регулярные прогулки, вода и режим. И — простите за банальность — удовольствия. Они, между прочим, отлично расширяют сосуды.
— У меня как раз намечается удовольствие, — ответила Маргарита. — Внучка обещала научиться варить варенье. Это серьёзное дело.
Вечером Лиза принесла чистый халат и яблоки. Они сидели вдвоём у окна, за стеклом медленно остывал октябрь.
— Мам, — сказала Лиза, — когда я читала твоё письмо, я вспомнила ещё один день. Ты держала меня за руку в суде, когда оформляли усыновление, и шепнула: «Мы уже семья. Все бумаги — только для посторонних».
— Так и было, — кивнула Маргарита. — Но есть ещё одна бумага, — она слабо улыбнулась. — Завтра попросим нотариуса. Надо переписать завещание: я хочу, чтобы дом, на который мы переехали, был записан «для нас всех». Не вещь, а обязательство — вместе оставаться.
— Сделаем, — сказала Лиза. — И посадим твой дуб. Ну… его маленькую копию.
— Дуб — это хорошо, — вздохнула Маргарита. — У него правильный характер.
Через сутки её отпустили домой. Возвращаться было легко — слова врача, как обещание: «удовольствия по расписанию». Лиза попросила у работы выходной — «семейные дела», Давид приготовил куриный бульон, Эмма накрыла на стол, Яша потряс звоночком: «Завтрак к восстановлению!» Дом встретил её своим живым, не утомляющим шумом.
Спустя несколько дней нотариус приехал прямо к ним. Он терпеливо расспросил, записал желание Маргариты: «равные доли, пока живу — пользуюсь всем, решения — сообща». Лиза слушала внимательно и вдруг сильно сжала её пальцы.
— Мам, — шепнула, — ты правда хочешь всё делить?
— Я хочу делить не стены, — ответила Маргарита, — а ответственность. Дом держится не на бумагах, а на договорённостях, но бумага помогает договориться.
В тот же вечер они вышли во двор — сажать сирень и маленький дубок. Земля была тёплой, рыхлой. Давид вбил колышек, чтобы подвязать тонкий ствол, Яша подал верёвку, Эмма принесла воду. Лиза держала саженец, а Маргарита лопаткой подправляла ком.
— Готово, — сказала она, и в голосе прозвучала тихая радость. — Теперь у нас будет своя тень.
Потом на террасе накрыли чай с орешками, которые успели испечь днём. Соседка тётя Рая принесла банку мёда — «на удачу», а с противоположной стороны забора выглянул мальчишка и спросил стеснительно: «Можно помогать в огороде за печенье?» Маргарита рассмеялась:
— Можно. Но печенье — после работы.
К середине ноября дом вошёл в ритм. По понедельникам приходила медсестра, по средам — физиотерапевт; по пятницам Маргарита с Лизой ездили в библиотеку — не в ту старую, а в ближайшую, где Маргарита предложила вести «клуб тёплых историй»: читали вслух и приносили домашнюю выпечку. Эмма записала мастер-класс «бабушкины записные книжки» для школьного фестиваля, Яша сделал скворечник и торжественно приколотил его к яблоне.
Иногда вечерами Маргарита доставала стопку фотографий и рассказывала — не про чужие времена, а про свои «впервые» в этом доме: как впервые проснулась без страха, что станет лишней; как впервые попросила помочь, не извиняясь; как впервые позволила себе устать. Лиза слушала, прижимая к себе шерстяной плед.
— Ты меня снова учишь, — сказала она однажды. — Раньше ты учила меня смелости выбирать, а теперь — смелости принимать.
— И то, и другое — один и тот же глагол, — улыбнулась Маргарита. — «Жить».
В конце месяца они устроили маленький вечер «для своих»: пригласили соседей, пару мам с детьми из школы близнецов, библиотекаршу. На стене повесили табличку, выжженную Давидом по дереву: «Семья — это не вопрос удобства, это вместе». Под табличкой поставили вазу с веткой сирени — с той самой, пересаженной из старого двора. Она ещё не цвела, но выглядела живой, упругой — обещала весну.
Когда гости разошлись, Лиза выключила гирлянду над террасой и задержалась в проходе.
— Мам, — сказала она, — я и правда боялась. Думала, вдруг мы не справимся: работа, дети, быт. А потом ты вошла в этот дом, и всё стало на свои места.
— Потому что дом — это не задача, — ответила Маргарита. — Это глагол. Дом — это «быть». Вы — со мной, я — с вами.
Зима пришла сухим снегом и синими вечерами. Дом не замолчал — он замурлыкал. Появились новые привычки: совместные ужины, «минутка тишины» после восьми, когда каждый занимает свой угол, и воскресные письма. Их придумала Эмма: «писать друг другу по одному письму в неделю — можно смешное, можно серьёзное». Первым письмом Маргарита написала близнецам: «Спасибо, что вы меня не торопите». Лиза ответила ей листком в клетку: «Я выбираю тебя — сегодня и завтра».
Иногда ночью Маргарита просыпалась и прислушивалась — как дышит дом. И ей казалось, что она слышит не только батареи и ветер в трубе, а ещё и то, как рядом, в соседних комнатах, ровно, тепло дышат те, ради кого стоит просыпаться. Сыновий храп Давида, тихий смешок Лизы во сне, редкие шаги Эммы в туалет, сонное бормотание Яши. Она закрывала глаза и говорила себе: «Я не обуза. Я — голос в этом хоре».
На Рождество они испекли три вида печенья и разнесли по соседям. Тётя Рая, получив своё, сказала:
— Маргариточка, у тебя снова румянец.
— У меня теперь расписание удовольствий, — ответила Маргарита. — Врач прописал.
А в первый день каникул они вынесли на террасу самовар. Девчонки из соседнего двора пришли учиться печь «орешки». Маргарита показывала, как держать форму, чтобы не обжечься, и тихо слышала за спиной: «Бабушка, а можно ещё?» — и «Спасибочки, это лучшая карамель!» Дом, казалось, расширялся от благодарностей.
В середине января Лиза принесла из мастерской маленькую рамку. Внутри — та самая голубая лента от старого конверта, а рядом — три строки из письма: «Родство — это выбор. Я выбираю тебя каждый день». Они повесили рамку над дверью в Маргаритину комнату.
— Пусть будет как напоминание, — сказала Лиза.
— Это не напоминание, — возразила Маргарита. — Это пароль. От всех закрытых дверей.
Весна, когда пришла — робко, из-под снега, — застала их у грядок. Сирень выпустила крохотные, но упрямые почки, дубок держался за колышек крепче, чем осенью. Близнецы спорили о рассаде, Давид мастерил новую лавку, Лиза смеялась, поднимая волосы на затылке в пучок. Маргарита присела на табурет, посмотрела на них и подумала: «Оказалось, самое трудное — не уйти достойно, а остаться. Остаться — и стать нужной».
И когда однажды вечером, после долгого, пахнущего землёй дня, они сели на террасе пить чай, Маргарита сказала вслух то, что давно зрелo внутри:
— Я долго боялась, что наступит день, когда меня «пристроят». А вышло, что меня «приняли». Это разные глаголы. И разная жизнь.
Лиза крепко обняла её за плечи.
— Мама, — сказала она без пафоса, просто, — ты — наш дом. А стены — это уже мы построим. Всегда.
Маргарита кивнула, глотнула горячего чая и посмотрела на ветви молодого дубка. Они ещё были тонкими, но тянулись — вверх, к свету. И она тянулась вместе с ними.
